11. Очередная статья Агнешки Хаски/Agnieszka Haska и Ежи Стаховича/Jerzy Stachowicz о ретрофантастике носит название:
СУМАСШЕДШИЙ из ЧУЛАНА, или ИДЕИ СТАНИСЛАВА ШУКАЛЬСКОГО
(Szaleniec z lamusa czyli pomysły Stanisława Szukalskiego)
В 1926 году польский художественный мир испытал потрясение. Непосредственным виновником этого события был проект памятника Адаму Мицкевичу в Вильно, согласно которому образ нашего великого поэта-пророка представляло его возлегающее на ступенчатой пирамиде (взятой живьем из искусства доколумбовой эпохи), обнаженное тело, кормящее орла сочащейся из сердца кровью. Орел, в свою очередь, восседал на радужной дуге, распростерши крылья над фигурой Мицкевича.
Впрочем, великий поэт был похож на самого себя лишь фасадом (и может быть, страданием за миллионы), а общее впечатление великолепно отражает описание читателя газеты “Ekspres Wileński”: «…на памятнике сидит человек, с которого содраны и одежда, и кожа, в чью спину вцепился когтями вампир, просунувший чудовищную шею этому голышу под мышку и вонзивший клюв ему в сердце, высасывая оттуда кровь. Страдалец, скривившись в жуткой гримасе, взывает ногой о помощи и мести. Бррр…» Автором этого шокирующего произведения был СТАНИСЛАВ ШУКАЛЬСКИЙ, называвший себя СТАХОМ из ВАРТЫ, скульптор, архитектор, националист, антрополог-любитель, а прежде всего эксцентрик, склочник и попросту (не побоимся этого слова) фантаст.
На поприще житейского чудачества он мог бы на равных соперничать с самим Лавкрафтом и, похоже, победил бы его нокаутом, хоть и оставил после себя сравнительно мало сочинений, в том числе «Дзеяву в 10 одмрочах/Dziejawa w 10 Odmroczach»
ну и… 42 тома теоретических размышлений о "мацимове/macimowa" и «зерматизме/zermatyzm».
В самом большом зале …пугает
СТАНИСЛАВ ШУКАЛЬСКИЙ происходил из семьи известных промысловиков-чудаков, поселившихся в Варте. Рассказывают, что уже его дед, Кацпер, имел собственный, неповторимый стиль жизни, от которого у соседей мурашки бежали по коже. Однажды, действуя в рамках народной медицины, он помог своему сыну перенестись в мир иной, собственноручно ампутируя ему ногу. Отец продолжил традицию, странствуя по миру в поисках пропитания и приняв активное участие в Англо-бурской войне. Сам Станислав, родившийся в 1893 году, покинул родные пенаты в возрасте десяти лет, когда отец вернулся из Африки. Вся семья в конце концов осела в Чикаго. Но юный Стах, талантливый самородок, вскоре вернулся в Польшу, чтобы учиться в Краковской академии изящных искусств.
Он быстро дал там о себе знать как нарушитель академических порядков и обжора; один из его тогдашних коллег вспоминал, что ШУКАЛЬСКИЙ, «расплатившись в пансионате за проживание и питание, все оставшиеся деньги спускал на шоколад». Он прославился также тем, что однажды съел за один присест все блюда, предлагавшиеся в меню вегетарианской столовой «Zdrowie/Здоровье». Несмотря на то, что ШУКАЛЬСКИЙ неустанно конфликтовал с преподавателями, он завоевывал награды за лучшие студенческие работы, которые (работы) затем выставлялись на местных выставках.
В 1912 году он вернулся в Соединенные Штаты, где его мастерская стала центром светской жизни для чикагской богемы (а в особенности творческой группы с привлекательным названием «Клуб маринованного огурца»), а сам ШУКАЛЬСКИЙ – виновником очередных скандалов, связанных с избиением критиков. В 1923 году художник, пользуясь финансовой поддержкой новообретенной жены, а точнее ее папаши, отправляется в Европу. Там он покупает дом в Казимеже-Дольном, а также дом во Франции, но пять лет спустя оседает в Кракове. Помимо выставок и создания новых скульптурных и архитектурных проектов, он неуклонно работает над своей репутацией, ввязавшись в 1929 году в очередную авантюру, имевшую далеко идущие последствия. На этот раз целью художника оказался культурный мирок Кракова. При открытии своей выставки во Дворце искусств он произнес речь, в которой обрушился на всех и каждого, в частности на профессоров Академии изящных искусств, в том числе на ее ректора Адольфа Шишко-Богуша, которого обозвал «разбогушившимся вавельским волом». Краков взбурлил, а после переноса выставки в Варшаву и в национальной прессе разразилась буря; сторонники и противники ШУКАЛЬСКОГО перебрасывались статьями и листовками, а сам художник самодовольно наблюдал за происходящим, поскольку на выставку стекались дикие толпы.
Самодовольство ШУКАЛЬСКОГО не омрачалось тем фактом, что в результате всего этого он был подвергнут остракизму со стороны общества и брошен своей женой – вскоре после развода он женился на гувернантке своей дочери. Это событие также собрало вокруг него кружок молодых художников, который впоследствии положил начало «Племени шукальщиков герба Рогатого Сердца». Название группы произошло из фразы в письме, которое художник отправил одному из них, исключенному из Академии художеств за поддержку ШУКАЛЬСКОГО; «Мой психический герб: рогатое сердце. Если вам нравится такой герб, сделайте себе значки – серебряные и красные». (Впрочем, рога — вообще важная деталь облика персонажей его произведений. W.)
Вскоре шукальщики, очарованные творчеством Мастера, стали организовывать еженедельные встречи, где представляли свои работы и обсуждали славянство; позже, по примеру ШУКАЛЬСКОГО он же СТАХ из ВАРТЫ, они изменили имена на другие, лучше, по их мнению, звучащие, такие как Мариан из Кшешовиц (Мариан Конарский), Праковит из Рыглиц (Вацлав Боратыньский), Славеслав из Жолыни (Францишек Фрончек) или Курханин из Слоцины (Станислав Глива). Группу возглавлял вождь племени, выдвинутый на эту должность Учителем, вручившим ему серебряный индейский браслет с бирюзой; соплеменники также получили от СТАХА декоративное кольцо, которое должно было быть передано следующему принятому в племя художнику, но оно быстро сломалось. Помимо участия в дискуссиях и выставках, шукальщики издавали журнал «Krak/Крак», в котором нападали на затхлое художественное сообщество, а СТАХ из ВАРТЫ обзывал академических художников и критиков «сборищем организованных невежд и хулиганов Запада».
Критики, впрочем, не остались ему в долгу, написав, что они «сыты по горло собственным хамством и не нуждаются в импорте из Америки».
Я отвергаю все авторитеты
В 1930–1936 годах ШУКАЛЬСКИЙ вновь пребывал в Штатах; сойдя с палубы теплохода «Пилсудский» в Гдыне вместе с «соплеменниками», он вскоре развязал новые скандалы, которые закончились двумя судебными исками о клевете и сожжением всего тиража каталога выставки.
Однако, занимаясь общественной жизнью, он находил время для художественной деятельности; благодаря покровительству силезского воеводы Михала Гражиньского он создает скульптурные проекты (в том числе монументального памятника Болеславу Храброму
и саркофага Юзефа Пилсудского).
Все более радикальный в своих взглядах (и даже названный кандидатом на пост первого «Гитлера польской культуры и искусства»), он изобретает Духтыну (Duchtyna) — культовое место для всего народа, построенное у подножия Логова Дракона (Smocza Jama) (где отдавали бы дань уважения Пилсудскому-освободителю и статуе Святовида в виде огромного коня, в седле которого сидят Маршал, Казимир Великий, Коперник и Мицкевич).
Идея Духтыны была неразрывно связана с новой, славянской и улучшенной Польшей II и Неуропой (Neuropa), мирными общественно-государственными организациями, созданными после исключения из Европы (впрочем, не конкретизированного) таких стран, как Англия, Франция, Италия и Германия, и символизируемой перевернутой свастикой, названной ШУКАЛЬСКИМ «Гамадионом». Он также пытается основать «Дом творца», школу для молодых художников, и Союз молодежи, организацию, которая будет способствовать перестройке польского государства; ее члены должны были носить льняные рубашки синего цвета или, по меньшей мере, «маленькие белые пуговицы». Он также разработал логотипы Toporł и Topokrzyż – последний должен был стать символом организации, которую он назвал «Gospodarczą Organizujemy Jedność/ Организуем Экономическое Единство» (т.е. GOJ), и использоваться для обозначения польских магазинов (потому что закон запрещал маркировать еврейские магазины). Однако даже у националистов из журнала «Prosto z mostu/Без обиняков» были большие проблемы с Шукальским и его творчеством.
В 1936 году была опубликована статья, в которой всерьез обсуждалась идея о том, что, может быть, следует заказать у ШУКАЛЬСКОГО проект, достойный его таланта, если он пообещает, помимо прочего, что ни одна из фигур не будет больше колонны Сигизмунда, что число глаз, рук и ног будет равно числу 2, что «ни один национальный герой не будет иметь другого ни в спине, ни в животе или вообще где-нибудь, что ни один национальный герой ниоткуда не высунется и не выползет из кого-то другого, что сама Польша не выпрыгнет у него ни из головы, ни из сердца, ни из печени, ни из селезенки, ни вообще откуда-нибудь», и что ни у одной из фигур не будет хвоста.
Тем временем ШУКАЛЬСКИЙ, сочиняя письма своим ученикам, изобретает собственный шрифт и проявляет необычайное чувство словообразования. В конце концов он, вероятно, приходит к выводу, что его видение польскости нуждается не только в художественном, но и в литературном выражении.
В результате в 1938 году он создал и опубликовал псевдоисторическую драму под названием «Krak syn Ludoli», которая на его причудливом языке называлась «дзеявой/dziejawa».
Во введении (предисловии) автор объясняет, что славяне совершили ошибку, позволив навязать себя христианскую культуру – у них больше нет своих мифов и обычаев. Таковые нельзя воспроизвести, но можно воссоздать из сохранившихся крошек для обучения будущих поколений. Именно такую цель ставит перед собой СТАХ из ВАРТЫ, рассказывая свою версию истории Крака «молодым славянам во исполнение их расового предназначения». Язык и стиль работы еще более причудливы, чем в его ранних работах, и в то же время прочно укоренены в традиции «Молодой Польши». Вышеупомянутые «одмрочи» — это нечто вроде актов пьесы: «каждое из одмрочей выходит из темноты и в темноте же скрывается». Мы знакомимся с древней историей славян Малой Польши, где народ порабощен жестокими дряхлыми жрецами нового, чуждого бога Хье Ве (Hjeh Weh): Безрукого Глупца и Безголового Черного Дрозда. Эти жестокие люди пугают людей фальшивым драконом, символом страха. Им противостоит Крак, сын кузнеца, и его соратники – молодые люди. Именно они восстанавливают веру в старого доброго СвятОвида ценой жизни своего лидера. Эта фантастическая сказка также должна аллегорически изобразить ситуацию борьбы Рогатых Сердец под предводительством Крака-СТАХА со старыми слугами Запада за новую славянскую культуру и новое искусство.
Пьеса писалась, когда ШУКАЛЬСКИЙ уже сидел на «чемодане муссового выбленды» (“na walizce musowego wyblędy”). Войну он провел в Калифорнии, где и жил до своей смерти в 1987 году, посетив Польшу лишь однажды, в 1957 году.
В 1940 году он начал заниматься своего рода антропологией слова, когда, слушая сообщение военного времени из шведского города Бохуслана, заметил, что название звучит подозрительно по-польски. В результате он изобрел теорию «зерматизма». Согласно этой теории, первые люди зародились на острове Пасхи, а после наводнения, затопившего его, создали новую цивилизацию в швейцарском Церматте.
В то время они говорили на одном универсальном языке – «мацимове/macimowa» (материнская речь), которая в результате миграций народов становилась все более дифференцированной, пока не привела к тому, что стало трудно распознавать общие корни. Вот самый интересный момент теории: «эта древняя «мацимова» — просто обычный польский диалект, но его форма настолько архаична, что в нем нет даже элементарной грамматики». Большинство названий городов, стран, рек и т.д., являются трансформированными словами «мацимовы». Это приводит к удивительным этимологическим выводам. Вот небольшой пример: “Вавилон (Babylon — Baby Lon – «Малыш Лон») показывает, что первая община была посвящена «Лону Старухи», которая была олицетворением острова Пасхи (в древности его называли Матавери или «Мать Веры»)”. За прожитые в безвестности годы он написал 42 тома сочинений на эту тему с 14 000 иллюстраций, которым дал название, как он сам говорил, «робко-напыщенно»: «Мне принадлежит весь мир».
СТАХ из ВАРТЫ скоропостижно скончался в возрасте 94 лет, возможно, из-за посещения супермаркета несколькими днями ранее, во время которого с ним произошел небольшой (как тогда казалось) несчастный случай. Его прах был развеян друзьями на острове Пасхи. Перед смертью он при деятельной поддержке своего друга Гленна Брея успел выпустить альбомы с репродукциями результатов своего творчества и вновь появиться в американской поп-культуре. Его большим поклонником (и спонсором одной из выставок) является некий Леонардо Ди Каприо (здесь ниже вы можете видеть малыша Леонардо на руках у художника, это снимок 1983 года),
а члены рок-группы “Tool” вдохновляются его скульптурами не только при оформлении обложек своих музыкальных альбомов.
13. Очередной фрагмент литературного обзора Агнешки Хаски и Ежи Стаховича, опубликованный на стр. 70—71, носит название:
СОЗДАТЕЛИ БЕСТСЕЛЛЕРОВ из ЧУЛАНА. ЧАСТЬ ПЕРВАЯ, или СКУЧНО ЖИВЕТСЯ ЮРИСТАМ
(Twórcy bestsellerów z lamusa. Сzęść pierwsza, czyli nudne jest życie prawnika)
Межвоенному двадцатилетию свойственны были идеи прогресса и лихорадочные поиски смелых вызовов. Поэтому не ничего удивительного в том, что сны о могуществе тревожили покой также тех литераторов, которые пытались затмить славу самого плодовитого писателя всех времен, то есть Юзефа Игнация Крашевского, и хотя его рекорд написания двухсот восьмидесяти двух романов не побит до сих пор, два писателя тех междувоенных времен отличились подобной креативностью и популярностью. Речь идет об Антонии Марчиньском (41 роман в 1927 – 1939 годах) и Фердинанде Антонии Оссендовском (80 романов в 1905 – 1947 годах), которые в своих литературных путешествиях заглядывали и на фантастический участок прозы.
Польский Карл Мей, литератор по призванию
Антоний Марчиньский/Antony Marczyński, о котором поговаривали, что «у него нет на писателя ни кожи, ни рожи» (nie ma ani nazwiska, ani pyska na pisarza) родился в 1899 году. Окончив юридический факультет Ягеллонского университета в 1924 году, он уселся за письменный стол в Государственном сельскохозяйственном банке в Кракове, где, похоже, изнывал со скуки. Его папенька, владелец ликеро-водочной фабрики, оплатил ему поездку в отпуск в Англию и Африку. Вернувшись из отпуска, Марчиньский решил, что путешествия можно превратить в способ жизни, если зарабатывать на них написанием бестселлеров. Первые пробы были скорее неудачными – редактор популярной иллюстрированной газеты “Kurier Codzienny” Блажеевский умолял его не брать больше никогда пера в руки. Марчиньский однако стоял на своем, специализируясь в разных жанрах популярной литературы – от описания авантюрных экзотических приключений, через любовные романы, шпионские повести аж до детективов и криминалов. При этом он выказал значительные маркетологические способности – обычно сначала продавал свои романы периодическим изданиям, где они публиковались по типу «продолжение следует», а затем издавал их в книжном виде, зачастую в нескольких томах (или дописывал их продолжения). При этом он нещадно ругал издателей, упрекая их в том, что они мало ему платят, поэтому в 1931 году основал собственное издательство, которое приносило ему значительный доход вследствие публикации не только его произведений. Стремительно развивающиеся, интересные сюжеты, а также легкость пера обеспечили ему огромную популярность. Приключениями героев Марчиньского восхищались все – кухарки и прислуга, школьники, вплоть до завсегдатаев салонов и кафе. Рецепт Марчиньского на бестселлер изумительно прост (и до сих пор используется разными писателями): взять экзотическое окружение, добавить шпионскую или криминальную сюжетную линию, привлекательного героя, в которого влюблены несколько женщин (что гарантирует противоречивость любовных чувств), дополнить все это внезапными сюжетными поворотами. Вдобавок к этому писатель использовал описанные в прессе события и зачастую героями его книг были журналисты, искавшие решения головоломных загадок.
Он был похож на упыря
Поскольку читатели межвоенного двадцатилетия любили также фантастические элементы в романах, их не могло не быть в бестселлерах, выпекавшихся Марчиньским. В двух его книгах, “Upiory Atlantyku/Призраки Атлантики” (1929) и “Świet w plomieniach/Мир в языках пламени” (1928), можно найти наиболее модные и наиболее часто использовавшиеся в те времена темы, окрашенные фантастикой. Первая из указанных книг использует всемирный интерес к трансатлантическим полетам, вызванный первым межконтинентальным перелетом в 1927 году – смельчаки-летчики, пытаясь повторить достижения Чарльза Линдберга, таинственным образом разбиваются один за другим.
Свидетель трагедии, постигшей самолет “Victoria”, журналист “New York Morning News” Ральф Бронсон старается разгадать загадку; ему помогают в этом профессор Эдгар Скотт и невеста одного из погибших летчиков Галина Хорская. Поначалу все указывает на заговор владельцев океанских пароходных линий, которые с помощью каких-то вновь изобретенных средств сбивают самолеты, потому что развитие авиации может угрожать их благосостоянию. Причиной оказываются, однако, ледяные горы, над которыми проложены трассы перелета. В них обитают огромные (“больше, чем страусы”) совы, которые днем спят, а по ночам летают и нападают на самолеты. “Отвратительное это было зрелище: огромный низкий лоб, чудовищные глазницы с огромными, идеально круглыми глазными яблоками, искривленный хищный клюв, множество морщин, кожных складок, покрытых перьями, на снежно-белом фоне которых виднелись тут и там рубиновые капли крови”. Однако главной «завлекаловкой» романа были отнюдь не «призраки Атлантики»; румянец на щеках вызывала широко развитая (и довольно-таки смелая) любовная линия. Бронсон влюбляется в Хорскую и осыпает ее «дождем ненасытных поцелуев», но у него есть жена, которая «дивно целуется», а главным образом «впивается сильно напомаженными губами в уста». Проблема решается, когда жена под влиянием наркотического опьянения отдается другому мужчине, а затем бросается под самолет, в котором Бронсон взлетает, чтобы отправиться туда, где сможет решить загадку.
В свою очередь в другом романе Марчиньского«Мир в языках пламени» темой является мировая война коммунистической России с Польшей, Румынией и Финляндией, Германии с Бельгией и Францией, Югославии с Венгрией, а также партизан в Сахаре со всеми прочими.
Военный конфликт начинается с газовой атаки на Столбцы. Бомбы с ипритом, люизитом и «хлорпиктином» падают также на Варшаву. Боевые волны, изобретенные американским профессором Вудом, способные «остановить на месте каждый аэроплан, каждую подводную лодку, каждый бронетранспортер и каждый танк», могли бы принести мир воюющим странам, но этому мешает злой барон фон Рихтхофен, который похищает профессора. Среди многих других романов о грядущей войне «Мир в языках пламени» выделяется двумя особенностями. Первая — это высоко развитый product placement, рекламирующий издательство “Roj”, в котором книга была опубликована – на варшавском Главном вокзале люди толпятся перед киоском, потому что желтые 30-грошовые романы необходимы им в поездке, а главная героиня Аленка в письмах из провинции пишет своему возлюбленному о том, что она “каждую неделю получает пачку книг из “Roj”-а, так что у нее всегда есть, что почитать”. Вторая – это язвительные замечания на политические темы. Литва (с которой Польша находилась в состоянии войны на протяжении всего межвоенного периода) – это “неустанно гноящийся прыщик”, а Лига Народов – “заурядная мистификация и абсурд”.
Интриги шпионского полипа и огненная вода
Мерой успеха Марчиньского были экранизации его романов. На экран перенесли четыре из них, сам он вдобавок написал еще три сценария, в том числе для одного из самых популярных звуковых фильмов межвоенной эпохи – “Szpieg w masce/Шпион в маске” (1933).
Титульным шпионом является красавица Рита, певица дансинга, которая жаждет похитить изобретение профессора Скальского. Марчиньский безжалостно плагиатит самого себя, поскольку речь снова идет о лучах, останавливающих самолеты в воздухе. Средством достижения шпионской цели является соблазнение сына профессора, Ежи, с помощью песен и танцев. Однако тут появляются проблемы, поскольку Рита влюбляется в объект соблазнения. Главную роль в фильме сыграла Ганка Ордонувна (Hanka Ordonówna); и это как раз в фильме «Шпион в маске» прозвучала впервые ставшая позже шлягером песня “Miłość ci wszystko wybaczy/Любовь тебе все простит”.
Что интересно, руководителя польской контрразведки сыграл Иго Сым (Igo Sym) (на фото справа), застреленный в 1941 году польскими подпольщиками за сотрудничество с гитлеровцами.
Кинематографическая и фантастическая тематики появлялись также в рассказах Марчиньского, печатавшихся – конечно, где ж им еще печататься? – в ежемесячнике “Kino”. Самым интересным из таких текстов является рассказ “Pieśń zemsty/Песня мести” (1930). В не очень отдаленном будущем (в 80-х годах XX века) над Центральным парком в Нью-Йорке разворачивают огромный, удерживаемый дирижаблями, экран. Демонстрирующийся на нем фильм об индейцах и охоте на бизонов содержит гипнотическое внушение, воздействующее на подсознание зрителей; все они, напевая песенку “Огненную воду пить мы хотим, ах, только ее – огненную воду”, осаждают лавки и магазины, торгующие алкоголем. Заразная песенка и алкогольная жажда быстро распространяются и вскоре обнаруживается, что объект вожделения производится индейцами, которые зарабатывают на алкоголизме и дегенерации американцев. В конце концов вождь Черный Ягуар мстит пришельцам из-за большой воды, выкупая Манхэттен за 24 доллара.
Что это именно он, только он…
В 1938 году Марчиньский выехал в Соединенные Штаты – там его и застала Вторая мировая война. В Польшу он уже никогда не вернулся. В эмиграции издавал сатирические и другие журналы. Умер в Нью-Йорке в 1968 году. Верные читатели не забыли, однако, о его бестселлерах; книги Марчиньского стали издаваться массовыми тиражами тут же после 1989 года. Что ж, в поездках на поезде все еще требуется захватывающее чтиво.
9. Очередная статья Агнешки Хаски/Agnieszka Haska и Ежи Стаховича/Jerzy Stachowicz (стр. 8 – 9) носит название:
КИНО из ЧУЛАНА, или ПАРИКМАХЕРСКИЕ ДРАМЫ с ПРИВИДЕНИЕМ на ЗАДНЕМ ПЛАНЕ
(Kino z lamusa czyli fryzjerskie dramaty z duchem w tle)
Может показаться, что раз уж в междувоенном двадцатилетии полки книжных магазинов ломились под тяжестью книг отечественной фантастики, то и кино не сторонилось от этой темы. Нет ничего более ошибочного! Конечно же, довоенные режиссеры бросали заинтересованный взгляд на литературу, а многие выдающиеся писатели заигрывали с кино, но кинодеятели адаптировали к нуждам экрана прежде всего те книги, которые укрепляли сердца и поднимали патриотический дух. Большинство же оригинальных сценариев были историями о том, как она любит его, а он ее – не очень (но в финале изменяет свое отношение). В результате польская довоенная кинематография не родила таких произведений, как «Кабинет доктора Калигари», «Метрополис» или «Аэлита». Однако из этого не следует, что фантастические элементы в нашем кинематографе вообще не появлялись. В эпоху немого кино они часто гостили на кинопленке и, как правило, помогали украшению сюжета, что в сочетании с другими средствами давало весьма интригующие результаты.
Когда отчизна позовет, любое сердце отзовется
Примером сочетания фантастики и патриотизма был один из первых польских суперфильмов, то есть “Pan Twardowski/Пан Твардовский” в режиссуре Витольда Беганьского (премьера в феврале 1921 года).
Это история о шляхтиче, продающем душу дьяволу, импонировала размахом. Например, для танцевальных сцен, снимавшихся в Виланове, было ангажировано 100 человек, пляшущих в кунтушах. Однако осью сюжета фантастические элементы не были, потому что фильм снимался по распоряжению заместителя министра, ответственного за пропаганду, и его главной целью было разжигание патриотических чувств перед плебисцитом в Силезии. Поэтому внимание сосредотачивалось не на черте и корчме, но именно на танцах и плясках и представлении дворов Ивана Грозного и Стефана Батория, а Твардовский выступал тут прежде всего как храбрый воин, отличившийся в битве под Псковом.
Также в сценарии фильма “Mogiła nieznanego żołnierza/Могила неизвестного солдата” (реж. Рышард Ордыньский, премьера в декабре 1927) фантастика использовалась как зрелищная добавка к прогосударственным умилениям.
Нелли, дочь капитана Михала Лазовского, не верит в смерть отца, который якобы погиб на войне с большевиками. И правильно не верит, потому что отец – военнопленный, который работает на фабрике, изготавливающей боеприпасы, и планирует побег. Удобный случай подворачивается, когда в него влюбляется русская крестьянка. Лазовский бежит и пытается пробраться на родину. По пути он преодолевает ряд искушений, таких, например, как предложение прекрасной княжны Таракановой остаться с нею в ее дворце в Крыму. Фантастический элемент здесь видения Нелли. Девушка пребывает в духовной связи с отцом и в своих видениях следит за теми приключениями, которые переживает ее отец, стремящийся в Польшу.
В последнем из этих видений Лазовского сражает шальная пуля уже на границе с родной страной. Фильм оканчивается апофеозом бесконечных рядов польских войск, уходящих в освещенную ярким солнцем даль.
Астральные тела шествуют по городу
Как мы уже упоминали, в довоенной кинематографии наряду с патриотическим мотивом на первое место выдвигались различные любовные перипетии. Как раз среди кинолент этого типа можно найти нечто наиболее близкое нашим представлениям о фантастике с упором на мистические события и специальные эффекты. Это исходило из моды на спиритизм и столоверчение. Призраки прежних возлюбленных были ведь благодарным материалом для любовной интриги. Эта тематика появилась в польской кинематографии довольно рано. Первым фильмом, содержавшим элементы парапсихологии, была кинолента “Fatalna godzina/Роковой час” 1914 года.
Главный герой, доктор Мурский, пользуясь гипнотическим внушением, вынуждает жену приятеля отдаться ему и затем укладываться в его постель каждую среду. И хотя Ванда Светличова не помнит того, что с ней творил Мурский, она страдает от нервного расстройства. Мурский, потрясенный последствиями своих подлых деяний, хочет исправить причиненное зло, но поздно – Ванда умирает. Наступает среда, доктор сидит в кабинете и вглядывается в фотографию своей жертвы, а в это время сквозь запертую дверь в кабинет проникает призрак умершей. Вершится месть. Призрак Ванды душит Мирского и исчезает, как это и положено привидениям.
Кстати говоря, подлое использование несчастных девушек с применением гипноза показано также в фильме “Orlęcie/Орленок” (1927) упоминавшегося уже режиссера Беганьского, в котором коварный доктор тайных наук погружает героиню в медиумический сон, чтобы вызвать с того света призрак Яношика и получить от него сведения о месте, где зарыты сокровища легендарного разбойника.
А мотив акта правосудия, осуществленного благодаря вмешательству выходца из загробного мира, сходный с тем, что звучит в фильме “Fatalna godzina”, появляется также в фильме “Tajemnica przystanku tramwajowego/Тайна трамвайной остановки” (реж. Ян Кухарский, 1924). Этот фильм, поставленный на заслуженной для предвоенного кино киностудии “Sfinks”, был вольной экранизацией «Гальки» (опера С. Монюшко).
В аннотации, напечатанной в журнале “Kinema” ее автор писал: «Обрученная с парикмахером белошвейка видит на трамвайной остановке стареющего, но все еще элегантного ловеласа с графским титулом и, увлеченная этим опытным покорителем женским сердец, бросает в любовном жаре мать и маленького брата и устремляется следом за графом в мир роскоши, быстро – как это бывает – ему надоедает, и это тогда, когда узнает, что вскоре станет матерью; брошенная им (…) бросается под колеса трамвая, погибает, вызывает у дон-жуана раскаяние, является ему в видении на той же самой трамвайной остановке (…) и, уже как привидение, заводит его в парикмахерскую, где парикмахер, бывший ее женихом, мстит соблазнителю, перерезая ему горло». Критики не оставили на «Тайне…» сухой нитки, хотя и высоко оценили сцену на остановке. Антоний Слонимский писал: «Сценарий этого фильма подобен трамваю № 0, которым можно за сотню марок ездить в течение двух часов вокруг Варшавы. (…) Осмелюсь утверждать, что весь этот фильм является рекламой страхования жизни; ведь нам наглядно показывают, что попасть под трамвай можно даже на остановке и что парикмахеры не спят».
Медиумические сны
В двадцатые годы ставились также фильмы, где вышеизложенная схема поворачивалась на 180 градусов — в которых любовная тематика была добавочной к видениям, призракам и гипнозу. К ним относится фильм “Syn Szatana/Сын Сатаны” (1923) Бруно Бредшнайдера, увлеченного немецким экспрессионизмом режиссера, который, как писал после премьеры Анджей Власт, умел «творчески смотреть на чужие образцы». Это был фильм, вдохновленный модной в той эпохе мистикой Востока; теориями реинкарнации и «тайными знаниями легендарных йогов». Главный герой, и в то же время главный злодей, профессор Гурдт – это живущий в провинциальной глуши «знаток тайных знаний, гипнотизер и прорицатель». Воспылав страстью к прекрасной Анне, дочери местного часового мастера, он, чтобы ее заполучить, использует свои незаурядные способности для «изучения астрального клише Анны и линии ее жизни». Таким образом он узнает, что девушке предназначен судьбой в качестве спутника жизни некий Эмест. Гурдт усыпляет юношу, принимает его облик и уводит ничего не подозревающую девушку в свое убежище, которое – как нетрудно догадаться – представляет собой старый жуткий замок. Однако ему препятствует в исполнении его подлых намерений сосед Анны, также обладающий паранормальными способностями. “Syn Szatanа/Сын Сатаны” обращал на себя внимание визуальной составляющей, за которую отвечал самый выдающийся кинооператор предвоенной эпохи Северин Штейнвурцель (Seweryn Steinwurzel), который в самом начале карьеры специализировался на «ужасных» фильмах. Это именно ему мы обязаны большинством лучших кинолент тех времен, содержавших фантастические мотивы. Сразу же после окончания съемок к фильму Бредшнайдера Штейнвурцель принялся за работу над фильмом “Atakualpa/Атакуальпа” (реж. Хенрик Бигошт и Игнаций Мястецкий), таинственной кинолентой, о которой немногое можно сказать (скорее всего она так и не вышла в прокат). Мы знаем только, что журналист “Kinema” назвал фильм “мистическим произведением” и добавил: «Безусловно интересной является техническая сторона фильма, иллюстрирующая силу гипноза, отделение астрала от тела, появление двойника перед смертью и т.д.» Быть может сценарий этого фильма имел нечто общее с историей Атауальпы (Atahualpa), правителя инков, казненного испанцами.
Следующей кинолентой, в которой за визуальные эффекты отвечал Штейнвюрцель, был фильм “Ślubowanie/Обетование” (“Tkies kaf”, реж. Зигмунт Турков, 1924), представляющий ветвь польской кинематографии на языке идиш.
Это история о судьбах отпрысков двух вильненских друзей-евреев, которые поклялись, что их дети – дочь и сын – вступят в супружескую связь. Поскольку они призвали в качестве свидетеля Илью-пророка, то этот союз, несмотря на изменение семейных планов, должен быть заключен.
Фильм, разумеется, насыщен сценами, в который в различных обличиях появляется Илья-пророк, роль которого играет сам режиссер.
Эта серия «ужасных» фильмов, снимавшихся Штейнвурцелем, увенчалась лентой “Kochanka Szamoty/Любовница Шамоты” (1927) режиссера Леона Тристана по мотивам рассказа Стефана Грабиньского.
Этот фильм, вероятно, был единственным, опиравшимся на отечественную «ужасную» литературу. Его создатели умело подчеркнули ауру «жути». Фильм собрал неоднозначные рецензии.
Некоторые рецензенты хотели осадить Тристана, который был весьма язвительным критиком, дебютировавшим в кино, и назвали «Любовницу…» (как это сделал, например, рецензент журнала “Droga”) «отвратительнейшим кичем». Другие, например рецензент журнала “Kurier Polski”, расплывались в комплементах прекрасной «дьяволице» (niesamowitka).
Иллюзионы и миражи
Под конец двадцатых годов фантастические мотивы почти перестали появляться в польском кинематографе. Их исчезновение совпало во времени с появлением звукового кино. Одной из последних кинолент с элементами «ужасов» был фильм “Człowiek o blękitnej duszy/Человек с голубой душой” (1929) режиссера Михала Махвица (Michal Machwic), в котором наряду с другими актерами играл Эугенюш Бодо (Eugeniusz Bodo).
Рецензент журнала “Kino dla wszystkich” писал: «это история любви, возникшей как бы по велению судьбы на дороге реинкарнации». Художник Ян, воодушевленный мистическим видением, порожденным «Лунной сонатой» Бетховена, трудится над портретом своей воображаемой возлюбленной. После ряда событий художник завершает работу над своим произведением и обнаруживает, что его идеал живет по соседству.
Из-за причин как исторического, так и технического (съемки велись на нитрокинопленке, которая быстро приходила в негодность, если не подвергалась консервации) характера до нашего времени дошли лишь немногие из немых польских фильмов. Лентам с фантастическими элементами повезло не более прочих. К началу нового тысячелетия сохранилась лишь половина обсуждавшихся в статье фильмов.
Однако громкая история находки спустя 70 лет единственной копии последнего немого польского фильма “Mocny człowiek/Сильный человек” позволяет питать надежды на то, что, возможно, в будущем появится шанс познакомиться с этими произведениями не только при посредничестве журнальных рецензий и статей и монографий киноисследователей.
Время и место, или Планеты, ракетопланы, дикая Африка и блюдце “Хортекс”
Произведения НФ для молодежи построены по тем же лекалам, которые приняты в фантастике для взрослых читателей. Действие разворачивается в определенном или неопределенном будущем. Иногда авторы указывают довольно точные даты – события, описанные в романе «Покорители просторов»Леонарда Жицкого-Малаховского (Leonard Życki-Małachowski “Zdobywcy przestworzy”, 1937), случаются в 2000 году,
а действие рассказа «Между Землей и Луной»Ванды Гродзеньской (Wanda Grodzieńska “Między Ziemią I Księżycem”, ”Płomyk”, 4/1935) происходит в 1955 году. Однако чаще всего это какое-то не определенное ближе будущее – Ион Согго и его компания попадают на механопланету Землю в 862 году ранней космической эры (причем начало эры не уточнено). Легче в случае встречи с космитами, которые помогают осовременить историю. У Низюрского все происходит здесь и сейчас, в поздней ПНР, а в повести «Губка и летающие тарелки»Станислава Пагачевского (Stanisław Pagaczewski “Gąbka I łatające talerze”) герои переносятся на 1200 лет в прошлое, то есть в 1978 год, современный для читателей и космитов с привлекательными именами Явокс, Силюкс и Кастроль.
Однако стаффаж НФ не обязательно означал путешествия в космос. В междувоенную эпоху внимание сосредотачивалось на достижениях авиации и аэронавтики («Самолеты! Это и в самом деле величайший триумф человека, его победа над воздушным океаном, а благодаря этому и над всем земным шаром!»), а затем стали мечтать о межпланетных путешествиях – как правило, на Луну – совершаемых на ракетопланах, каких-то транспортных средствах нового типа или крейсерах, бороздящих внеземные просторы. Однако когда полет на Луну обрел черты реальности, цель перенесли в другие регионы Солнечной системы (см. Петецкий и его мания относительно Ганимеда) и даже еще далее (Брошкевич, не вспоминая уже о Леме). Иногда случалось, что корабль забирал пассажиров на межгалактическую экскурсию вопреки их желанию, как это было в «Звезде Барнарда»Эдмунда Низюрского (Edmund Niziurski “Gwiazda Barnarda”, 1989), где Ромек Питуцкий посещает планету Уур,
или в «Соле с северного неба»Богдана Петецкого (Bohdan Petecki “Sola z nieba północnego”, 1977).
Иногда вместо космического корабля – земного или инопланетного – появлялся автомобиль, в котором герои отправлялись в путешествие по континентам («Большая, побольше и самая большая»). Здесь следует также заметить, что со времен романа Сенкевича«В пустыне и в пуще» авторы молодежных произведений с особым почтением относились к Африке – кроме Мацека, короля воздушного пространства и каннибалов, также Мирека из «Покорителей просторов» избрали властелином пигмеев. Тридцатью годами позже о польских колониальных мечтаниях уже не вспоминали – Грошек и Ика попросту спасают пассажиров самолета, разбившегося среди пустынных песков.
Антагонисты и протагонисты, или Друзья в масле и космические воры
Поначалу в литературе для молодежи было отчетливо заметно традиционное амбивалентное отношение к умным машинам, столь характерное для всей научной фантастики. Значит, с одной стороны восхищались роботами и электронными мозгами, а с другой – видели в них угрозу человеческому существованию и доискивались демонических сил, укрытых в стальных корпусах. Однако с течением времени представители искусственного интеллекта становились все более обыденными, пока в конце концов не заняли место верных и умных животных – друзей юных героев. Таким компаньоном-опекуном, способным вытащить человека из самых жутких неприятностей (не щадя при этом ни software, ни hardware) является Трушек, робот Ирека из романа «Бал на Пяти Лунах»Богдана Петецкого (Bohdan Petecki “Bal na Pięciu Księżycach”, 1981).
Мальчик получил его в подарок от отца на день рождения (как, допустим, щенка). Трушек должен следить, чтобы во время горного похода своевольный герой не свалился куда-нибудь в трещину или нечто подобное. Робот обладает не только дружеским уменьшительным именем, но также добродушной и симпатичной внешностью. «На лестнице появилось нечто в виде (…) расширяющегося вверх конуса, увенчанного круглой головкой с двумя зелеными лампочками. Это странное существо двигалось, ступая тремя удивительными ножками – тонкими, с телескопически соединенными членами, завершающимися множеством коротких, на шарнирах, пальцев». Похож на Трушека и Робик из романа «Эти из Десятой Тысячи»Ежи Брошкевича (Jerzy Broszkiewucz “Ci z Dziesiątego Tysiąca”, 1962), награжденный медалью за заслуги и обладающий каверзным чувством юмора.
Благодаря таким помощникам герои с легкостью противостоят всем угрозам: и метеоритным дождям, и ворам, похищающим фантоматические объекты и угоняющим ракеты, шпионам вражеских государств, охотящимся на тайные технологии, и строптивым космическим кораблям, улетающим не в том направлении, в котором им улетать следовало. Однако это инопланетяне были всегда наиважнейшими противниками, которые, как правило, превращались в друзей. Стоит в этом контексте обратить внимание на произведения Низюрского. В его творчестве иные цивилизации — вовсе не дружественные и коварно желающие колонизировать Землю. Лишь благодаря собственной смекалке герои избежали переубеждения во имя Программы (которое заключалось в принудительном просмотре кинофильмов, показывающих, как замечательно живется на планете Какугриа в отличие от нищенского прозябания на Земле) и обращения в рабство, но вот Ромеку Питуцкому в этом отношении не повезло. Он проиграл в столкновении с эехтонами, и чужаки стерли у него память.
Приключения, или Лунное невезение и холовизорные сериалы
В произведениях для молодых читателей переоценивались обряды перехода во взрослость. Обычно мальчики и девочки принимали участие в каких-либо приключениях и совершали поступки, достойные взрослых людей, чтобы окончательно порвать с детским миром и быть принятыми в мир взрослых. Таким образом литературные произведения для молодежи вписывались в обряд посвящения, но в молодежной НФ, особенно позднего периода, приключение переживалось ради самого приключения. В предвоенных произведениях еще видны попытки объединения описания вступления во взрослую жизнь с детским видением будущего. Мацек, король воздуха, принимает награждение орденами для взрослых, становится полноправным гражданином-патриотом и принимает по-взрослому взвешенное решение о возвращении в школу, объясняя это тем, что ему нужно еще многому научиться. Но уже у Петецкого, Брошкевича и Низюрского герои не хотят взрослеть, а между созреванием и взрослостью завязывается конфликт – приключения являются частью периода взросления, а жизнь взрослого человека – скука смертная. Поэтому Ирек или Бубель после великих приключений обычно возвращаются к обыденной жизни подростка. То есть Великое Приключение – не столько вступление во взрослость, сколько подтверждение важности и легитимизация детства, или намек на то, что не обязательно быть серьезным взрослым, чтобы делать то же, что делает он. Но, с другой стороны, перемены в нравственности и морали сделали свое. С 1960-х годов герои романов и повестей сражаются с первыми любовями, которые обычно в эпилоге увенчиваются несмелыми поцелуями (хотя случались также и несчастливые любови). В историях о вступлении во взрослость центр тяжести был передвинут на пробуждающуюся, но все еще невинную сексуальность.
А что же такое – это самое Великое Приключение, усиленно разыскиваемое героем или внезапно стучащееся в его дверь? Репертуар перипетий, случающихся с подростками, кажется неограниченным. К канону относятся полеты на всякого рода транспортных средствах, похищения, поиски сокровищ в виде жизни на другой планете, выручение взрослых из затруднительных положений, спасение космических кораблей от катастроф, побеги из концентрационных и рабочих лагерей, высвобождение из ловушек, борьба с деградацией естественной и искусственной среды обитания человека. Случалось, однако, подросткам также сочинять музыку и ткать инопланетные ткани, играть в сериалах роли, сдавать экзамены и обманывать учителей. Ясное дело, все эти приключения имеют счастливый конец. А может ли бы иначе?
Наставительно-пропагандистский душок, или Что на самом деле кроется в космосе
Следующей схемой, обычно неуклонно размножаемой большинством авторов, была вездесущая наставительность. Славились такие ценности, как отвага, благородство, братство (также межгалактическое) и трудолюбие. Плохие должны были понести кару, хорошие – получить награду, а мир не мог быть иным, чем черно-белым. Романы Петецкого заканчиваются прямо-таки нравоучениями на тему ценности мечтаний и дружбы, а книги Брошкевича – это почитай сплошная великая похвала гармоническому сотрудничеству многих народов и рас во имя лучшего будущего. Помимо жанрового дидактизма, НФ-произведения для молодежи всегда были благодарным участком развития пропаганды. В повестях и романах междувоенной поры пропагандировался пылкий патриотизм, славилась Польша и звучали призывы к борьбе с врагами отчизны. В романе “Телевизор Оркиша/Telewizor Orkisza” Юрек открывает заговор враждебных государств (Митропы и Евразии), которые собираются предательски напасть на Польшу. Он разговаривает с друзьями у подножия памятника юным воинам, павшим в польско-большевистской войне, а ситуативный выбор, что следует ему делать: бороться за счастье отчизны или спасать сестру, похищенную евразийскими шпионами, решается им в соответствии с лозунгом: «Прежде всего Родина, остальное подождет!». Зато в ПНР-овских НФ-произведениях мы находим описания благоденствия и счастья, царящих в космосе, как это предписывается незыблемыми принципами социализма, и хвалу напряженной работе во укрепление этого общественного строя.
Под рупором пропаганды протаскивались детали, которые могли ускользать от внимания юного читателя – например, Ирек получает в подарок от своего кумира, профессора Олега Бодрина, книгу «История завоевания космоса», в которой много места занимают описания первого искусственного спутника, запущенного Советским Союзом, но ни слова не говорится о высадке американских астронавтов на Луну. С другой стороны, это позволяло также использовать возможности эзопова языка для критики реалий социалистического строя, как, например, у Пагачевского, где злодея и преступника Джо Петрушку пугают ужасными пытками, среди которых главное место занимает принудительный просмотр записи концерта лауреатов Сопотского фестиваля («Пощадите! Нельзя же быть столь жестокими!»). И в романах Низюрского хватает аллюзий вроде Дворца субкультуры.
Я поверила в ээхтонов. Смогу ли теперь хоть когда-нибудь уснуть?
Культурные рамки юности неустанно расширяются. Теперь взрослые покупают игрушки не только потому, что них есть дети. И к тому же они читают их книжки и одеваются в стиле kawaii. В Польше к этому добавляется также глубокая ностальгия по прошедшему в ПНР детству, вследствие чего тридцатилетние поляки все чаще тянутся к «тогдашним» книгам, о чем свидетельствует неслабнущая популярность приключений Томека В. и Томаша Н.Н. А содержащийся в них наставительно-пропагандистский заряд придает им сегодня юмора. Похоже на то, что мечтания о Великом Приключении не слабнут с возрастом. Хотя взрослость – действительно скучное состояние, время от времени можно дать похитить себя космитам, чтобы затем лихо с ними разделаться. Тем более, что взрослым легче это сделать, потому что у них в спальне с приходом полуночи никто не выключает свет.
11. Статья Агнешки Хаски/Agnieszka Haska и Ежи Стаховича/Jerzy Stachowicz, напечатанная на стр. 10–12, называется:
КОГДА ИДЕТ МЕТЕОРИТНЫЙ ДОЖДЬ, ПОДРОСТКИ НЕ СКУЧАЮТ
(W czasie deszczu meteorytów nastolatki się nie nudzą)
Знатоки произведений с действием, разворачивающимся в космосе, и книжек для детишек зачастую пренебрегают польской фантастикой, предназначенной детям и молодежи. Это, быть может, происходит потому, что трудно всерьез заниматься тем, что в детстве читалось с румянцем на щеках и под одеялом, с помощью фонарика, старательно укрываемого от бдительного взора родителей.
Однако на примере этого типа литературы можно показать, как изменялось видение детства, мира и техники. О таком изменении свидетельствует уже само появление НФ-тематики в романах и повестях, адресованных юному читателю. Для Клементины Гофман-Таньской (Klementyna z Tańskich Hoffmanowa, 1798 – 1845), предтечи авторов детской литературы, важнейшим было воспитание молодежи в духе патриотизма (а для девочек – подготовка к исполнению роли жен в семьях) с помощью стилизованных бытовых сценок.
Однако к 80-м годам XX века молодежь, покоряющая космос, превратилась в сильно потрепанное культурное клише (где девочки сами рыщут в ракетах по вселенной).
В 20-х годах прошлого века в журнале “Dziecko I matka” были опубликованы десять заповедей, которыми должны руководствоваться авторы так называемых «детских» книг.
Одна из них гласит: «Голодная фантазия ребенка должна быть накормлена. Но благородной и освещенной солнцем пищей». Что ж, приглашаем вас на космическую экскурсию по времени, пространству и воспоминаниям, которая покажет, на какой пище взрастили нас, наших родителей и родителей наших родителей.
Герой, или Воздушные полковники и классовые кретины
В произведениях для детей и юношества главный герой должен соответствовать критериям, которые помогут читателям в отождествлении с ним, и, как правило, в них нет таких отступлений от правил, которые можно найти в книгах для взрослых. Лучше всего, если он ровесник читателей, хотя, конечно, можно найти примеры произведений, в которых ведется речь о приключениях взрослых действующих лиц. Кроме случаев целевого использования взрослого героя в книгах для молодежи (серия книг о Пане Самоходике) мы имеем здесь дело с двумя тенденциями: постепенной инфантилизацией книг, писавшихся для взрослого читателя, и постепенным же взрослением героев молодежной литературы XX века. Первый случай легок для выяснения. Деактуализация реалий и мотивов, описанных в романах и повестях, приводят к тому, что эти произведения попадают в категории книг для подростков, чье внимание сосредотачивается на сюжете, а не на общественном фоне или элементах пропаганды. Таковой оказалась судьба предвоенных романов для взрослых, которые после войны читались преимущественно молодежью. Это имело также связь с малым количеством сочинявшейся специально для нее литературы, а также чрезмерным насыщением романов – писавшихся под диктовку социалистического реализма – нахальной пропагандой.
В свою очередь взросление героев молодежной литературы является отражением культурной тенденции к расширению категории детства. Стоит отметить, что эта категория довольно-таки нова. Столетие напролет считалось, что ребенок – это несформировавшийся взрослый. И хотя уже в эпохе Просвещения обращали внимание на ребенка как субъект (концепция свободного воспитания, сформулированная Руссо), то лишь XIX век и постепенное введение обязательного школьного образования в европейских странах привело к тому, что детство стало общественным фактом. Ведь XX век был провозглашен столетием ребенка (такое название носит книга шведской учительницы Эллен Кей, изданная в 1900 году). С этого момента молодость все более доминировала в культурном мышлении о времени, собственном теле и окружающем мире. По этой же причине передвинулась граница возраста многих литературных героев. В повести «Масек, Первый король воздуха”Казимежа Чижовского (Kazimierz Czyżowski “Macek, I-szy król powietrza”, 1925) главному герою двенадцать лет, что не мешает ему пилотировать аэроплан «Орел», участвовать в путешествии вокруг света, совершаемом на самолетах, и коронации в качестве короля племени Ням-Ням в Африке.
В романах более поздней поры появляется молодежь в возрасте пятнадцати или шестнадцати лет, а в повести «Око Центавра»Ежи Брошкевича (Jerzy Broszkiewicz “Oko сentаura”, 1964) Ион Согго – семнадцатилетний юноша.
В междувоенном двадцатилетии молодежный герой был героем идеальным, а его возможные пороки можно было оправдать деяниями, имеющими целью добро отчизны. Упоминавшийся выше Мацек похищает аэроплан, чтобы вместо отца доставить письма государственной важности королю Румынии и калифу.
В свою очередь Юрек, герой повести «Телевизор Оркиша»Яна Домбровы (Jan Dąbrowa “Telewizor Orkisza”, 1929), является пламенным патриотом. («Разве ты и я, и мы все не должны не только все наше имущество, но и тело и дух посвятить Отчизне?»), заботливым братом и работящим механиком, который воодушевляет взрослых своей смелостью.
Этот схематический образ подростков, развитых не по возрасту, мужественно преодолевающих разного рода трудности и опасности и умело обслуживающих современные машины и механизмы, был обязательным в НФ романах и повестях также и в ПНР, хотя здесь герои имели больше недостатков. Они неважно учились в школе, значит с радостью прогуливали в космосе уроки – «Неземные случаи Бубеля и компании»Эдмунда Низюрского (Edmund Niziurski “Nieziemskie przypadki Bubla I spółki”, 1987),
или слишком серьезно относились к обучению, как, например, Ирек из «Бала на пяти лунах»Богдана Петецкого (Bohdan Petecki “Bal na pięciu księżycach”, 1981), который говорил: «Вовсе не нужно изучать психологию, чтобы знать, что следует делать на каникулах, быть довольным жизнью и не портить настроения другим людям. Я, например, уверен в том, что чтение школьных кристографов может мне только повредить!»
Их перипетии становятся зачастую результатом неумелости, спесивости и желания доказать, что они уже взрослые. Они не заботятся о родных и друзьях: «Большая, побольше и самая большая»Ежи Брошкевича (Jerzy Broszkiewicz “Wielka, większa I największa”, 1960);
Происходящие с героями перемены показывают также, как изменялась модель семьи. В довоенных романах часто появляются полусироты или сироты (родители погибли на войне или умерли от неизлечимых болезней), в послевоенных случалось, что папочку убило метеоритным дождем, но обычно семьи полные. Обычно также у главного героя есть кто-то из родни рядом. Лишь в 1960 и 1970-х годах романы начинают заселяться одиночками, которые могут рассчитывать на помощь и поддержку приятелей. Вопреки видимости, в космосе трудно быть одиноким.
облако тэгов
